Пионер Советского Союза - Страница 94

Интерлюдия IX-2

Слышу, какой-то шум с улицы раздаётся, будто кто-то чем-то довольно громко так трещит. На выстрелы даже похоже немного, как в тире, только очередями, будто из пулемёта стреляют.

— Ой!!

— Чего там такое? — отрываюсь я от тетрадки и удивлённо оглядываюсь на стоящего возле окна с чашкой кофе Тимофея Дмитриевича.

— Саша!

— Что? Что случилось-то?

— Ты не поверишь, Саша.

— Да что там?

— Вот, смотри сам. Пьяные они, что ли? Придурки.

Невероятно заинтригованный, я бросил свои ненавистные упражнения по голландским глаголам и шустро подбежал к окну.

Ворота участка нашего лесного домика валялись прямо на земле, охранник возле своей будки изображал собой соляную статую, а во двор к нам неспешно въезжал мотоцикл.

Какой-то, очень уж странный мотоцикл, совершенно непохожий на мотоциклы двадцать первого века. Честно говоря, больше он на наш мотоцикл был похож, из 1940 года. Я бы даже и подумал, что это приехал мотоцикл из моего времени, если бы не одно обстоятельство.

Ехали на мотоцикле два очевидных клоуна из цирка. За рулём сидел клоун зрелых лет, а в мотоциклетной коляске за макетом пулемёта восседал молодой и усатый, но, отчего-то, показавшийся мне чем-то смутно знакомым артист…

Небольшая вставка от автора

Меня неоднократно упрекали в том, что я сгущаю краски, утрирую и вообще всячески нагнетаю негатив. Так вот. Описанный в следующей главе эпизод смягчать или удалять я отказываюсь, поскольку видел всё это собственными глазами. Я — свидетель. Я сам там был, лично. Изменены некоторые детали, что-то я дописал, что-то уж и подзабыл, но суть осталась неизменной. Правда, произошла эта история не в 2013 году, а где-то в 2004–2006, точнее не помню. Но разве это что-то меняет? Когда будете читать — помните, что я там был. Перед вами — рассказ очевидца…

Глава 28

А поезда у них тут хорошие, хоть и капитализм. Мягко так идёт по рельсам, почти не стучит, да ещё и быстро. И дыма паровозного нет вовсе, потому что нет самого паровоза — поезд электрический.

За окном темнеет, уже вечер, в вагоне свет зажгли (тоже электрический, конечно). Рядом со мной на скамейке сидит и смотрит на проплывающие мимо деревья Ленка. Напротив меня какой-то незнакомый крупный мужик уныло изучает пол перед собой. Напротив Ленки Женька Киселёв сидит, отвернувшись ото всех так, чтобы украшением на своём лице народ не смущать.

Народу в вагоне немного, едва треть мест заполнена, остальные пустуют. Переодетые уже в гражданскую одежду Мюллер и Лотар вдвоём сидят на другом ряду скамеек, наискосок от нас, и делают вид, будто бы они совсем-совсем с нами незнакомы.

Дверь в вагон с негромким шорохом плавно отошла в сторону и внутрь вошла пожилая женщина лет шестидесяти. Поезд при этом не останавливался, так и продолжал ехать вперёд на огромной скорости. Вероятно, женщина прошла из другого вагона, следующего за нашим. Вошла, встала в проходе, и довольно громко, чтобы всем слышно было, начала говорить: «У меня был сын. Два года назад его убили…».

Ой. Несчастная старушка. Сына убили, муж умер, осталась только старенькая и совсем больная мама, больше никого и нет. Просит помочь хоть чем-нибудь, хоть чем, хоть хлебом, хоть продуктами. У меня ничего нет, совсем ничего, карманы пустые, а то я бы обязательно помог несчастной, у неё такое горе. Смотрю, Мюллер на своём месте полез за пазуху и начал там шарить.

А, он деньги искал, понятно. Вот, купюру в тысячу рублей старушке протягивает. Немного, конечно, но хоть так поможет, ему тоже жалко престарелую женщину.

Остановка очередная, поезд тормозит. Я повернулся к Ленке и хотел уже попросить её дать мне немного денег, помочь несчастной, но не успел. Едва лишь я рот открыл, как старушка, у которой погиб сын, проворно выскочила из вагона на железнодорожную платформу. Она так спешила, будто бы опасалась того, что Мюллер может передумать и отобрать у неё деньги обратно.

Но что меня особенно поразило, так это то, что никто, совсем никто из пассажиров в вагоне не обратил на попавшую в беду женщину ни малейшего внимания, будто бы она — пустое место, будто и нет её вовсе. И уж тем более никто (кроме главного гестаповца Германии) не протянул ей даже и чёрствой корки хлеба.

— Лен, — пихаю я локтём в бок сидящую рядом девчонку. — Лена!

— Чего? — поворачивается она ко мне от окна.

— Лен, а отчего все такие злые и жадные, а?

— Ты о чём?

— Вот эта женщина, что была тут только что, почему ей никто ничем не помог? У неё такое горе, а всем вокруг наплевать? Почему?

— Женщина? Это которая «у меня был сын, два года назад его убили», что ли?

— Да. Почему никто даже не посмотрел на неё? Ей ведь ни копейки не дали, только наш… эээ… ты-знаешь-кто помог, а больше никто.

— Так это не настоящая, это нищенка профессиональная, её узнали просто.

— Как это?

— Да так. Я хоть и не каждую неделю в электричках езжу, но её уже раз десять встречала, всю её речь наизусть помню. Правда, по этому направлению я не ездила ещё, но она, верно, со всех вокзалов по очереди катается, у лохов доверчивых деньги отжимает.

— Да ты что?! Правда?

— Правда. Первый раз я её, наверное, года четыре назад встретила, у неё тогда тоже «два года назад сына убили». И так год за годом, одно и то же всегда говорит. Получается, у неё каждый год по сыну, что ли, убивают? И «старенькая мама» тоже всё это время «почти не ходит».

— Так она что, всё это наврала? И про сына и про маму?

— Разумеется. Говорю же, это профессиональная нищенка, ей только деньги нужны от пассажиров. Если кто хлеба даст, как она просила, так тот хлеб на ближайшей остановке в помойке окажется, не нужен ей никакой хлеб.