Пионер Советского Союза - Страница 111

111

… Вспомнилось лицо Джиоева — худое, в свалявшейся бороде, с кривым ртом. Он был уже старым, этот бандос, бандос со стажем, чудом выживший, чудом ставший в Безвременье имамом такого же бандитского «государства» из трёх аулов, наполовину населённых полумутантами. На фоне многих других бандитских главарей он казался мелочью, но именно от него она услышала тогда запомнившиеся слова: «Бесполезно всё это стало. Брать заложников — опасно, потому что волка не берут в заложники, а кроме волков никого нигде не осталось. Да и не торгуются волки за волка. Бесполезно всё.»

Он так и висел на фоне нудно чадящего разрушенного аула — с кривой усмешкой на задумчиво склонённом в сторону от узла петли сине-чёрном лице, и в снег капало со сведённых вместе носков тёплых сапог дерьмо. А мальчишки из кадетского отряда смотрели скучными серыми глазами, украдкой зевали и ждали, когда им прикажут разойтись и можно будет свернуться в снежных норах в обнимку с ухоженными автоматами и уснуть на два-три часа перед возвращением…

Кажется, тогда уже светило солнце. Время от времени, но светило. Да, потому что она хорошо помнит, как во время возвращения солнечный луч упал через лобовое стекло на прикреплённую к приборной доске фотку тропического острова, на которой синим маркёром было написано наискось:

...

ХРЮШАВЕЛЬ

Как приговор какой-то. Да, может, это и был приговор…

… Звонок телефона был резким и требовательным. Телефон от неё хотели убрать — «чтобы не беспокоить» — но она запретила. Настрого. Голос и властность у неё остались — остались, несмотря ни на что. И сейчас взяла трубку безошибочным точным движением — раньше, чем мгновенно-профессионально проснувшаяся медсестра успела хотя бы протянуть руку. Свободной ладонью показала девушке: не суетись. И спокойно сказала в зеленоватую пластиковую чашу:

— Жива пока… Борис?.. — она так ушла в прошлое, что теперь понадобилось вдруг усилие, чтобы понять и вспомнить: это муж Валерки, Борис Третьяков, молодой поручик ОБХСС. — Погоди, не части… что… а?! — она дёрнула головой, роняя её на подушку, судорожно прижимая к щеке трубку, но почти злым нетерпеливым жестом отстранила метнувшуюся поддержать голову медсестру. Выпрямилась сама. — Кто?!. Да. Поздравляю… Жду — а впрочем, это глупость, конечно. Спасибо вам с Валеркой.

Она аккуратно положила на аппарат трубку.

— У меня родился правнук, — с неожиданным спокойным весельем сообщила она растерянной медсестре. И та не нашла ничего лучше, как сказать вечное и нелепое в такой ситуации… или вовсе не нелепое?

— Поздравляю.

— Спасибо, — серьёзно ответила Елена Игоревна. Нахмурилась и кивнула — сама себе, своим мыслям:

— Да. Надо не забыть.

И — откинула одеяло…

…С ужасом, который раньше называли «священным», медсестра, с силой прижав руки к щекам, огромными глазами наблюдала за своей уже несколько недель почти недвижной подопечной. Медсестра читала об этой женщине в книгах ещё в детстве, видела документальные ленты — и не могли себе даже представить, что когда-нибудь ей предложат быть сиделкой у постели живой легенды. Потому что легенды не болеют и уж тем более — не умирают.

И вот, когда она уже убедилась с грустью и жалостью, что — болеют и умирают — ей было разрешено увидеть, что легенда остаётся легендой.

Елена Игоревна не могла ходить без посторонней помощи. Медсестра знала это отлично. Но сейчас умирающая двигалась легко и свободно. Она встала — может быть, только чуть замедленно — запахнула лёгкий халат. И пошла — тоже лишь слегка неуверенно, просто как долго лежавший человек — к стенному шкафу чёрного лака.

— Не шуми, пожалуйста, — сказала она на ходу. — Виктор Степанович тоже устал. Позовёшь его позже — уже пришло моё время. Но не сию секунду. Помоги-ка мне открыть… — мимоходом она глянула в окно и удивилась. И обрадовалась. Тучи растягивало в стороны! Стремительно и неотвратимо — словно две могучие руки непреклонно тащили налево и направо серый с угрожающей, хотя и слабой, рыжиной тяжкий занавес. Проглядывала ширящаяся полоса неба — ещё бессолнечного, но чистого.

Медсестра открыла мерцавшие глубоким лаком дверцы. Отшагнула, не сводя глаз с Елены Игоревны, которая, кивком поблагодарив, безошибочно достала со средней полки — от стенки, запустив руку между нею и аккуратной стопкой белья — серовато-жёлтую коробочку из шероховатого, даже не полированного, дерева. Небольшую — немногим больше ладони, на которой она эту коробочку подержала, чему-то грустно и задумчиво улыбаясь.

Потом — с усилием открыла плоскую крышку.

— Скрип, — хрипловато, но неожиданно звонко и мелодично сказала коробочка. Словно бы здоровалась с хозяйкой после долгой разлуки.

Елена Игоревна прошла к столу, поставила на него коробочку и вынула оттуда старый, но хорошо вычищенный и смазанный пистолет со свастикой на рукоятке. Пистолет, подаренный ей самим Гессом, когда тот прилетал в Москву в ноябре сорокового. Пистолет, из которого была убита сумасшедшая женщина, избивавшая на равнодушной улице маленькую девочку Свету. Интересно, как там, в том мире, сложилась её жизнь? Получил ли продолжение её телефонный роман с берлинцем Лотаром — или дальше международных звонков дело так и не пошло? Этого уже не узнать. Но, может быть, у них не было того, что было — здесь. Чего не получилось здесь избежать. Она хотела всё исправить — она не успела, всё рухнуло почти сразу после её возвращения, и что могла сделать одна девчонка?

111